"Ах, Моцарт, Моцарт...
На наши головы каждый день льётся просто океан информации. Человеческий мозг отказывается переваривать столько, и мы достаточно вяло проглатываем, что где-то там, на краешке земли, погибло столько-то тысяч, а здесь открыли новую науку, а ещё где-то появился человек, который живёт уже 500 лет и помнит императора Наполеона. В этой ситуации главными блюстителями истины становятся те, кто распоряжается течениями и потоками этого информационного океана. Сегодня речь пойдёт о том, что по какой-то причине выпало из этих потоков. Может быть, потому что это слишком радикально! А сознание большинства человечества, что греха таить, всё ещё в прошлом веке…
Эта статья, при всей своей фантастичности, основана на абсолютно реальных фактах. Редакция ЗВ гарантирует это. Мы лишь изменили имя главной героини и, по понятным причинам, не помещаем ее фотографии. Она ведь до сих пор живет на этой планете…


— Что ж, хорошо?
— Какая глубина!
Какая смелость и какая стройность!
Ты, Моцарт, бог и сам того не знаешь...
А.С.Пушки

О Моцарте


Скрытый текст

Одним весёлым днём, в 1756 году в Зальцбурге, столице небольшого княжества Священной Римской империи, родилась одна из самых прославленных личностей на Земле, Вольфганг Амадей Моцарт. По данным книги рекордов Гиннеса его музыка чаще всего звучит на планете. С жизнью Моцарта связано много легенд, о его смерти тоже ходит много всяких толков и домыслов. Отец Моцарта, Леопольд, придворный капельмейстер у зальцбургского архиепископа, надменного и бездарного вельможи, имел большую семью. И все дети пошли по стопам отца: стали отменными музыкантами. Но младший, Вольфи, с самого нежного возраста проявлял незаурядные способности. В 6 лет он сочинил свою первую симфонию (сложное произведение для симфонического оркестра в четырёх частях), в 8 лет – первую оперу. Отец путешествовал со своим музыкальным семейством по всей Европе, и на это маленькое чудо взирали монахи Франции и Англии, Вены и Берлина. С завязанными платком глазами маленький вундеркинд сходу импровизировал на клавесине на темы, которые подкидывали ему коронованные особы. В Риме двенадцатилетний мальчик стал самым юным академиком в истории Римской академии. Для этого ему нужно было пройти серьёзное испытание. Ему дали тему, к которой он должен был подобрать гармонии и развить её по всем законам полифонии. Моцарта заперли в комнате на 4 часа, папу увели в другую комнату: чтобы не подсказывал. Но через полчаса Моцарт уже колошматил в дверь – выпускайте, всё уже готово. Когда Моцарт вырос, он не перестал удивлять мир. Разругавшись со своим работодателем, сиятельным тираном архиепископом зальцбургским, он уехал в Вену, не смотря на все слёзные просьбы отца вернуться. С детства этот воистину неординарный человек привык к восторгу и удивлению, которые он вызывал, где бы ни появлялся. К этому прибавьте, что он был достаточно непрактичен в житейских делах. Поэтому для него стало полной неожиданностью, что Вена встретила его весьма сдержанно. А его оперы получили высочайшее резюме от императора (тоже, между прочим, большого меломана, не пропускавшего ни одной премьеры в Венской опере): «Слишком много нот, милый Моцарт!» Учеников у него не было, и великий композитор, успевший к этому времени обзавестись семьей, с трудом сводил концы с концами. В этой ситуации оставалось только одно: работать. И Моцарт писал, каждый день, с невообразимой быстротой. Надо сказать, что он никогда не зачёркивал то, что сочинял. И не пользовался услугами переписчика: писал набело. Иногда вопрос, как закончить музыкальную фразу, решался с помощью шиллинга. Выпадет орёл – значит, запишет такой вариант, решка – в веках останется другое завершение мелодии.
В общем, сочинял Моцарт играючи – это ощущение лёгкости, полёта и какой-то детской непосредственности знакомо каждому, кто слушал его музыку.
Наступил 1791 год. Дела Моцарта шли всё хуже. К этому надо прибавить, что он много пил и его здоровье день ото дня разрушалось. Как-то вечером в его квартиру постучали. На пороге стоял странный человек, одетый во всё чёрное и в чёрной маске. Он сказал, что пришёл, чтобы сделать новый музыкальный заказ: нужно было сочинить музыку к погребальной мессе – Реквием. Причём, очень быстро. Протянув звенящий мешочек в качестве задатка, человек без лица исчез так же стремительно, как и появился.
Моцарт принялся выполнять заказ, вновь он сочинял со стремительной быстротой, и… умер. Закончили и оркестровали Реквием его ближайшие друзья-коллеги. Жены с ребёнком в это время не было в Вене, а поскольку дома было – хоть шаром покати – тело Моцарта в самом дешёвеньком гробу отвезли на кладбище и вывалили в общую могилу, для самых бедных. И приехавшей жене не могли даже показать, где именно похоронен её муж – на кладбище был уже новый сторож.
Такова печальная история одного из самых знаменитых людей на Земле.
Со смертью слава Моцарта только возросла. Возросло и обилие слухов, связанных с его судьбой. Поговаривали, что его отравили. Кто впервые пустил этот слух, сейчас трудно сказать. Но он прочно засел в умы человечества. Через сорок лет Пушкин использует этот сюжет в одной из своих маленьких трагедий «Моцарт и Сальери». Эта же версия – что причиной смерти композитора стал его завистливый коллега, придворный композитор Сальери – легла в основу другого прославленного произведения, фильма «Амадеус», за который режиссёр Милаш Форман получил в 1984 году «Оскара». Осталась неразгаданной и тайна Реквиема: что это за таинственный незнакомец, заказавший его Моцарту перед смертью и упорно скрывавший своё имя, как сочинение погребальной мессы связано со смертью самого сочинителя? Также ходили слухи, что Моцарт принадлежал к масонскому ордену и в его опере «Волшебная флейта» зашифрован тайный обряд посвящения в масоны. Моцарт оставил после себя много загадок. И… похоже, унёс их с собой, в общую могилу. Надежда что-то доподлинно узнать о его жизни, чем дальше мы удалялись от его времени, неумолимо таяла.

Фантазировать можно сколько угодно, однако у судьбы свои законы. Так я думал, пока судьба не свела меня с одним человеком. То, что я узнал от него, переходило все грани мыслимого и немыслимого.
В январе этого года к нам в Москву приехал Джон Ричардсон. В прошлом – барабанщик знаменитой в 70-х группы The Rubetts. Несколько хитов этой команды, поющей в постбитловском стиле, побывали на высшей строчке хит-парадов по обе стороны Атлантики. В начале 80-х Джон открыл свою оздоровительную частную клинику, где он лечит с помощью массажа, мануальной терапии и другими нетрадиционными методами. Ещё одной важной вехой в его жизни стало знакомство с ведической философией. В 1982 году Джон принял посвящение в ученики у духовного учителя, Шиварамы Свами. Знания, которые он почерпнул из Вед, плюс опыт, который был получен за годы целительской практики, послужили причиной тех головокружительных событий, о которых он рассказал нам в этот приезд. Надо сказать, что скоро на русском языке должна выйти его книжка, в которой эта история поведана более подробно.

Рассказывает Джон Ричардсон:
Среди всех моих оздоровительных техник существует одна: метод гипнотической регрессии. Она позволяет увести сознание человека глубоко в его прошлое. Вплоть до прошлых воплощений души пациента. Очень часто причины болезни кроются в нашем прошлом: какое-то несчастье или катастрофа, произошедшая с нами много лет назад, полностью деформируют нынешнее состояние нашего ума и тела. В таких случаях методика гипнотерапии незаменима – я часто прибегаю к ней.
И вот однажды, а дело было в 1986 году, одна моя 16-летняя пациентка, Шелли, стала уговаривать провести с ней регрессию. За некоторым исключением я провожу подобные процедуры только со взрослыми, но этот 16-летний отпрыск так сильно меня упрашивал, что пришлось согласиться. И вот вечерами, в 7 часов, я укладывал её на кушетку моей клиники-студии, под ветвями деревьев, и мы жизнь за жизнью отправлялись в её прошлое.


В один из сеансов она обнаружила себя в середине 18 века. Как всегда последовал стандартный набор вопросов, но вот ответы…
Джон: Оглядись вокруг себя. Как ты думаешь, ты внутри дома или снаружи?
Шелли: Я внутри дворца императора в Шонбране, в Вене.
Д: Ты живешь там?
Ш: Конечно же, нет! Я буду играть здесь на фортепьяно для императора вместе с Наннерль.
Д: Кто эта Наннерль?
Ш: Моя сестра.
Д: Понятно. Разумеется, ты превосходно играешь на фортепьяно. А ты уверена, что настолько хорошо?
Ш: (шаловливо) Я – лучший в мире пианист.
Д: Правда? А сколько тебе лет?
Ш: Мне шесть лет.
Д: Можешь ли ты назвать свое имя?
Ш: Да, может быть, если вы назовете мне свое.
До сих пор мне не приходилось сталкиваться с тем, чтобы между мной и моим пациентом возникала обратная связь…
Д: Меня зовут Джон. А как тебя зовут?
Ш: Ну ладно. Меня зовут Вольфганг.
В этот момент я сделал то, чего прежде никогда не делал. Попросил Шелли открыть глаза прямо в состоянии транса. Дал ей блокнот. Приподнял ее так, чтобы она могла видеть, что делает и, вложив в её пальцы ручку, попросил расписаться. Я знал, что Шелли левша. Но тут вдруг она взяла правой рукой пишущий предмет и вывела: «Volfgang Amadey Mozartt». С орфографическими ошибками, как видите!
Ну, я не очень серьёзно отнёсся к этому в то время. Любой гипнотерапевт подтвердит подобный скепсис в таких случаях: «Почему все время королева Шеба, Клеопатра или Нельсон? Почему мы обнаруживаем только знаменитостей? А где же простые люди?»
Впрочем, в большинстве случаев это и оказываются простые люди (а я за свою практику провёл примерно 10 000 регрессий). Так или иначе, всё, что осталось с того раза – это тот листочек со странным автографом композитора и не менее странная история, в которой Шелли утверждала, что играла с Марией Антуане (именно так она именовала Марию Антуанетту). В этой истории Моцарт поскользнулся на начищенном до блеска полу в коридоре дворца и ударился головой. Мария Антуане подняла его и даже поцеловала, а Моцарт попросил ее выйти за него замуж. Вот и всё, что я помню с первого сеанса регрессии «Моцарта».
А очень зря. Дальше события развивались так, что я сильно пожалел, что с той регрессии осталось так мало информации. Как-то ей захотелось посмотреть фильм «Amadeus». Шелли поинтересовалась, что я думаю по этому поводу. «Это твоё полное право – ответил я ей, — но только учти, что рассказывая о жизни Моцарта, ты вполне можешь однажды услышать от знатоков его жизни, что просто взяла всё это из фильма».
«Меня не волнует, кто во что верит» – раздражённо заявила она в ответ. И вот, Шелли и мой сын смотрят фильм, а у меня в это время какой-то деловой телефонный разговор. Этот разговор прерывает истошный крик Шелли: «Идите сюда! Скорее!»
Попросив прощения у моего собеседника (который вполне с пониманием воспринял такой неожиданный финал разговора), я помчался в гостиную, где с дистанционным управлением сидела Шелли. Указывая на остановленный кадр, с чувством превосходства, она воскликнула:
— Вот! Смотрите! Я же вам говорила!
И мы снова прокрутили сцену, где в свои двадцать лет Моцарт посещает Императора.
«Добро пожаловать, Моцарт».
— Но ему же не шесть лет. Разве не так?
— Папа, помолчи, — сказал сын. – Послушай сначала.
Император продолжал:
«Моцарт, вы помните, как посещали дворец вместе с сестрой Наннерль, когда вам было шесть лет? Вам ведь тогда было всего шесть. Вы поскользнулись и упали, моя дочь подняла вас и даже поцеловала. А потом вы попросил ее выйти за вас замуж. Помните?»
Шелли повернулась ко мне со словами:
— Вы помните?!
— Да, я действительно помню. Но ты же говорила, что упала в коридоре, а император говорит, что ты упала со стула, когда сидела рядом с фортепьяно.
— В кино не верно. Я поскользнулась на полу. Вы же не верите всему, о чём говорят в газетах или по телевизору?
Я, конечно, обалдел от такой самоуверенности. Но ещё больше я удивился, когда в одной из книг о жизни великого композитора, за которые я засел после этого случая, «Моцарт: от святого к мирскому» я обнаружил свидетельства, что он действительно поскользнулся в коридоре, в точности, как утверждала Шелли. Прокручивая факты из жизни Шелли, я снова и снова натыкался на разнообразные подтверждения того, что она была Моцартом.
В пять лет Шелли отдали местной учительнице фортепиано, госпоже Челлис. Когда она впервые прикоснулась к клавишам, госпожа Челлис гордо объявила, что это потенциально самая лучшая пианистка из всех тех, кого ей приходилось видеть. Сэм, её брат, тоже был очень перспективен… Но беда в том, что после многих занятий они так и остались на уровне подающих надежды, но технически абсолютно беспомощных исполнителей. Как музыкант, я могу подтвердить: Шелли очень одарена. Она может из головы сочинить прекрасную песню. Но, вспомнив жизнь Моцарта, в которой его блестящие музыкальные способности лишь усиливали его страдания и свелись в итоге к ранней смерти, я осознал, что сейчас эта душа просто отказывается развивать всё то, что однажды стало источником стольких бед…
Как-то я читал одну из книг о жизни Моцарта (а теперь я стал крупным моцартоведом). На её последней странице меня ждал невероятный сюрприз. Там была настоящая подпись Моцарта как две капли воды напоминавшая ту, которую так неуклюже вывела Шелли на первом сеансе регрессии. Это неправильно написанное имя красовалось на последней странице во всей своей молчаливой славе. Потом я прочитал, что Моцарт любил весёлые розыгрыши, проказы и прочие хулиганства. Часто он нарочно коверкал своё имя: Амаде, Амадео, иногда писал на конце два или три «t», а иногда Вольфганг становился Вольферлом…


Но, пожалуй, апофеозом этой истории стали мои лекции о реинкарнации в Кембридже. Они обычно заканчивались сеансом массовой регрессии. Как-то на одной из таких лекций в Тринити колледже (это один из колледжей Кембриджа) я показал студентам обе практически не отличные подписи: ту, что сделала Шелли и из книжки. На следующую лекцию, в колледже Уолсон, я по какой-то причине пришёл вместе с Шелли. Прослышав про то, что «среди нас Моцарт», студенты просто затопили её вопросами. А один поднял руку и предложил: «Почему бы нам вместо массового гипноза не погрузить в регрессию «Моцарта»?»
Признаюсь, я занервничал – мне было страшно за Шелли. А она… Она, похоже, наслаждалась всеобщим вниманием. Подняв брови, как бы делая одолжение, она любезно согласилась. В ответ раздались аплодисменты. Девушка встала и смело направилась к стулу, стоящему в центре, который я только что для нее освободил.
Это было весьма легкомысленно с её стороны. Одно дело, вспоминать своё прошлое на кушетке, в умиротворяющей тени деревьев, а другое – на публичной программе, на глазах у 200 зрителей. Ещё хуже мне стало, когда в зал вернулся один студент. Он успел сбегать в свою комнату и принёс, похоже, полное собрание писем Вольфганга Амадея. И теперь, открыв наугад книжку, с ехидной улыбкой на юной физиономии, попросил:
«Погрузите её в это время, если сможете», — и он протянул мне открытую книгу, в которой значились дата и время письма. «Спасибо», — сказал я сквозь зубы этому чертовому умнику.
Мы начали. Я отправил ее в какой-то период жизни Моцарта, чтобы она свыклась с вибрацией и окружением того времени. Потом подвел ее к времени, указанному в письме. Письмо было адресовано его кузине Мари-Анне Текла, имя, которое Шелли мне никогда не называла.
— Чем ты занимаешься сейчас?
— Я пишу письмо своей кузине Мари-Анне Текла.
Я не мог удержаться, чтобы не взглянуть на юного франта-умника.
«И что он там пишет?» — хладнокровно спросил тот.
— Моцарт, что ты пишешь?
«Моцарт» затрясся от смеха. Всё сильнее и сильнее. Вдруг «он» схватился за живот и взвыл так, что чуть не свалился со стула. Мне пришлось срочно бежать на выручку к Шелли. Когда она успокоилась, я переспросил:
— Моцарт? Что там в письме?
Прошло мгновение. «Моцарт» нерешительно, смущаясь, ответил:
— Я описываю своей кузине несколько разных способов, как можно ходить в туалет.
На сей раз, хохотал зал. «Моцарт» же сидел спокойно, не обращая ни на что внимания.
— Что-то еще, Вольфганг? Чем бы ты хотел с нами поделиться?
— Теперь я рассказываю ей о наших похождениях в каком-то кабачке. Мы сидим в подвале, всё вино уже кончилось… («Моцарт» снова смеется) И мы мочимся в пустые бутылки и оставляем все это на выпивку местным пьяницам.
Теперь взрыв хохота в зале. Я вернул Шелли в нормальное состояние сознания. Это было невероятно! Потому что именно об этом и было написано в письме.
Все, кроме меня, конечно, испытали потрясение. Она дала им возможность взглянуть через кристально чистое окно в мир Моцарта. Неужели перед нами здесь, среди безмозглых взрослых беспечно, как и во время гипноза сидит воплощение Моцарта?
Юноша, принесший книгу писем, театрально закрыл её и сказал: «Либо Шелли обладает высшей ученой степенью либо она, черт подери, и есть он сам!»


Зал захлопал, Шелли сделала реверанс."