Трудный ребёнок
Хотите статистику? Пожалуйста: из 100 таких детей примерно 45 совершают тяжкие преступления еще до своего тридцатилетия. И это с учетом проводимого лечения.
Мальчика, о котором я хочу написать, зовут Пашка. Или Генка. Или Женька. Свидетельства о его рождении мы не нашли, записей о нем в ЗАГСе нет. Кто его мать — неизвестно. Известно только, что он действительно является биологическим сыном людоеда Н. Виртоносова. Публикаций в СМИ о его задержании и суде вы не найдете, потому что не было ни задержания, ни суда. Милиционеры, выследившие его «пряничный домик», забили его до смерти, и дело разбирали в строго закрытом порядке. Мальчика передали нам.
Ели они только женщин. Женщина, оказавшаяся в сумерках одна на улице, встречала на своем пути не незнакомого мужчину, от которого следовало бы бежать и кричать, а красивого пятилетнего ребенка, испуганного и заплаканного. Мальчик представлялся Пашкой (или любым другим именем на выбор), жался к женщине и просил отвести его домой. Редкие свидетели видели женщину, шедшую куда-то со светловолосым мальчиком, без конца благодарившим добрую тетю Надю, Свету, Таню (как потом выяснилось, он всегда спрашивал их имена, интуитивно чувствуя, что так еще больше расположит их к себе). Встретившийся им взволнованный отец потерявшегося ребенка также вызывал у женщины только положительные чувства. Вскоре после этой встречи отец с сыном грузили труп в багажник и возвращались домой — готовить еду. Ни один гаишник ни разу не осмотрел автомобиль — ведь в салоне был ребенок, у которого «сильно болели зубы».
Мальчик присутствовал при всем процессе «готовки», при разделке, консервации. И все это время продолжал называть то, что разделывал на куски его отец, тетей Надей, Светой и так далее. Более того — так же он называл замороженные брикеты и банки с консервированным человеческим мясом. Следователь (мужчина) упал в обморок, когда ребенок начал перечислять, указывая на стеклянные банки — «это тетя Василина, она хромала, а это тетя Оля, она все время спрашивала, не хочу ли я есть». Возможно этой тетей Олей была пропавшая за семь месяцев до того Оля Бычаренко, старшеклассница.
Когда ребенка определили к нам, ему было примерно 8 лет. Он был худым и мелким для своего возраста. Отзывался сразу на десяток имен, не отдавая предпочтение ни одному из них. Умел читать и писать, не отставал от сверстников по всем школьным предметам — с ним занимался отец. Одно его умение особо бросалась в глаза — он умел расположить к себе людей. Вызывал симпатию, бил на жалость, давал почувствовать твою значимость в его судьбе. Сперва был признан «перспективным». Уже через десять дней работать с ним отказались все женщины центра, от психологов до санитарок. Женщин он воспринимал исключительно как еду. Осматривал. Прижимался. Нюхал. Ничего конкретного, но во всем поведении проскальзывало такое, что находиться рядом было невозможно. Вскоре он это понял сам, понял, чем это ему грозит, и изменил свое поведение. О, не сразу. Постепенно он начал «плакать по ночам», «метаться в кошмарах», звать маму и закатывать истерики. Только знаете что? Его пульс при этом практически не учащался.
Но на пульс обращал внимание только я. Как и на то, что он не ел мяса. Напротив, консилиум врачей счел последнее признаком глубокого подсознательного раскаяния. И бесполезно было говорить, что предложенное ему мясо он обнюхивал и пробовал на вкус, прежде чем с негодованием отвергнуть.
А потом меня начали неявно, но ощутимо отстранять от работы с ним. В его карте появлялись справки других врачей (хотя он был моим «пациентом») — куда более оптимистичные, чем мои. В итоге состоялся скандал с директором центра. Я повел себя неправильно, я решил, что дело лишь во внутренней кадровой политике. Я повелся на подначку директора и отказался от пациента.
Через три месяца приглашенный со стороны психиатр засвидетельствовал, что отклонений в психике нет. Рекомендация психологов центра звучала странно и нелепо: «вовлечение в физический труд на свежем воздухе, традиционные семейные отношения». А еще через месяц после помещения мальчика в специнтернат нашлась семья фермеров, пожелавшая его усыновить. Людей этих подыскал по программе усыновления проблемных детей сам мэр нашего города. Павел (так назвали) стал их третьим усыновленным «проблемным» ребенком.
Уже три года я тайком собираю информацию об этой семье. Фермерское хозяйство все время растет. Если три года назад они поставляли мясо только в дома самых богатых жителей города (включая директора нашего центра и мэра), то теперь отправляют мясо и в Москву. В розницу приобрести его нельзя — только эксклюзивные поставки избранным клиентам. Все дети, включая Павла, активно трудятся на ферме. Семья дружная. Я сам неоднократно видел в бинокль, как они жарят шашлыки у себя во дворе. И Павел их ест — видимо, ЭТО мясо его вполне устраивает.
Стоит ли говорить, что из всех коров и свиней в их хозяйстве за эти три года не было забито ни одной?
