Протяжно двери застонали, разбудив в глубинах свода,
Где кальцит и древесина груз миров смиренно держат,
Эхо - чадо лжи и вздора. Ветер летний, пьяный, жаркий
В мрак пахнул, и мостовой, отполированной годами,
Нестерпимо яркий блеск на ликах ангелов понурых
Рисовал игривый смех и озарял святых надеждой.
Чрез порог вползала пыль и звуки улицы струились:
Экипажей дребезжание колёс и мерный цокот,
Крик газетчика в толпе и причитания убогих, -
В сон обители священной, нежеланные, вторгались.
Вдруг удар глухой секирой всё отсёк, и снова в дрёму
Древний каменный колосс, вздохнув шептанием в альковах,
Погрузился. Будто дёготь, мрак сгустился, тенью новою
Чреватый. Там, у двери, словно отрок, нерешительный
И робкий, муж, в мгновенной власти страха тишины и тьмы,
То жмурился отчаянно, то яростно таращился,
Выискивая в сумраке то свечки скудный свет, то крохи,
Брошенные солнцем через ширму закопчённых витражей.
За тенью тень мрак отступал, сдавая пленных: вот скамьи -
Ряды безмолвные воителей небесных, у стены
Фигуры, сбросив саван тени, облачились, кто в бездвижный
Серый камень, кто оделся серой шерстью и в молитве,
Будто камень, неподвижен. Вдалеке, как будто звёзды,
Сотни крохотных светил - мерцали свечи, и в оправах
Золотых иконостаса, в злате нимбов отражались,
Солею медовым жаром заливая, и, казалось,
Не шедевр рукотворный, но небесной цитадели
Неприступная стена, какая грезится поэтам
И художникам на пике вдохновенья, неф венчала.
Муж прошествовал к иконам, с коих мучеников сонм взирал
С печальным безразличием на серое убожество,
Что трепет и говение внушало прихожанам. Там он,
Заревом червонным омываемый, стоял забвенья миг.
Взирал господь на гостя редкого с укором, сам незримый
Для очей, что так искусно подмечают все изъяны,
Каждый камень и ухаб в пыли дорог, но ясно видимый
Разумными очами. Сбросив путы летаргии, к лавкам
Грубой древесины, осязаемым и твёрдым подошед,
Мужчина сел и тихо, шёпотом сперва, затем всё громче,
Будто с плотию живой, заговорил с творцом вселенной:
"Внемли, отче, и прости, прости мой долгий путь к тебе, и то,
Что слеп был эти годы. После вечности во тьме, я зрячий
Вновь, я вижу свет! Да-да, опять. Хотя недолго, прежде,
Будучи ребёнком, веря в чудо, я молил и вопрошал,
Но ты, безмолвный мой отец, мне тишиною отвечал.
Лишь то, что нужно мне давал, не утоляя похоть сердца.
Как же так произошло, что приключилося со мною,
Что так долго был несчастен, кто украл из жизни смысл,
Кто лишил меня тебя? Не ради умысла худого,
Но для светлого ума, чтобы понять, простить, принять, отец,
Со мной побудь немного. Я прилежный семьянин, отец
И муж, и верю в бога. Нет, я знаю, ибо верят в то,
Что может и не быть. Меня же ты благословил уменьем
Видеть тебя всюду, понимать глаголы неба. Почему,
Зачем, о боже, почему избрал меня? Мне не понять
Твоих путей. Но, может, путь и есть ответ? Пройдя его
К истокам вспять, забытый смысл обрету ли? Ныне знаю,
Ты со мной и был всегда, и был тогда, когда в рассудке
Пробудилась жажда знаний. Я глотал за строчкой строчку.
Мудрость древних, твой завет меня питали вместо пищи.
Как в тумане изначально - лишь бесформенные тени,
Мысли, знания, идеи собирались воедино,
В смысл, в веру, в убежденья. Я хотел ещё и больше:
Мотылёк, летящий к свету, я не знал, какую цену
Мне придётся заплатить. Сейчас спроси меня - отвечу:
Мудрость золота дороже, ну а вера стоит жизни.
Но тогда я был другим - дитя, играющее в старца,
И ответил бы иначе: что дано нам выбирать меж
Небесами и землёю. Обрести блага земные
Через знания хотел, но вверх всё выше возносился.
Я был жаден, горделив, желал умом я похвалиться
Перед отчимом, и мать чтоб мной гордилась. Но тем меньше
Понимал их, чем я больше понимал. Скажи мне, боже,
Неужели ты - всемудрый, тоже нас не понимаешь?
Временами, чаще в снах, с тоской мечтаю о минувшем,
Но, утратив вкус к земле, познав любовь и сострадание,
Тоску сменяет жалость, жалость к мальчику, чья вера - жадность,
Гордость и насильство, мать - господь, а жизнь - учитель, отчим -
Дьявол во плоти. Учила мать, что жизнь - война, что я - солдат,
Что все - предатели, лжецы и что мучения - награда,
Тяжкий труд - дорога к счастью. Но к какому? Может, к богу?
Нет, ты - самый гнусный лжец, таким тебя мне описала.
Но откуда эта вера в то, что свет ушёл из мира,
В зло врождённое внутри, и что лишь в смерти избавленье?
Тонкий лёд - ребёнка память, как и лёд - недолговечна,
Тает, будто на глазах. И, как и лёд, едва коснёшься -
Рассыпается на части. Снова смёрзнутся осколки,
Но узор совсем иной. Что помню - может только грёзы,
В чём уверен - только крохи. Мать рассказывала часто,
Как скитались мы по миру, голодая, замерзая.
Я же помню лишь обрывки: глыбы чёрного гранита
На песчаном берегу, и твердь небесная и море -
Две бесцветные, бесформенные мглы, два элемента,
Две стихии. Помню город, проплывающий в тумане,
Будто вышедший из бездны царь морей и океанов,
Влагой блещущий колосс, угрюмый, древний, непокорный.
Но, порою, память лжива, а услышанное - правда.
Даже в наши времена ребёнок - бремя не из лёгких
Для жены вне уз священных. Она ищет неустанно,
В каждом взгляде, в каждом слове покровительства, опоры,
Но находит раз за разом ложь, предательство и похоть.
Мать о многих говорила, кто был слаб душой и телом,
Как отец, чей лик лишь смутно вспоминаю, остальное -
Только домыслы и слухи. Говорила мать: труслив был,
Слабоволен, что детей он не желал, что я - ошибка,
Только случай. Что, узнав о плоде, зреющем в утробе,
Наказал жене избавится от бремени, тем самым
Распалив в ней ярый гнев, и, в этом гневе, мать оставила
И мужа и осёдлость. Лишь спустя немало лет, узнав
О всех невзгодах детства той, что мир мне подарила, как
Сама была ребёнком нежеланным, и как мать её
Носила вопреки, и как отец был с ней жесток, я, видя
Жизнь свою как будто свысока, грехи чужие вижу.
Жизнь моя - чужая! Неужели искупление грехов
Своих отцов и матерей - всех чад и каждого удел,
Пускай от родов он пречист и невиновен? Ты со мной,
Господь, я знаю, ты вложил в меня хотение быть нужным,
Жажду жизни, дух отцовства: каждый отрок мой - желанен
И любим. Я стал отцом, какого мать всегда хотела
Для меня, о коем, думаю, сама мечтала в детстве.
Но не это ли и суть моя и правда? Нет, не может быть,
Ведь сам - не без порока. И хотя ты, справедливейший,
Помог грехи чужие одолеть, в борьбе с моими, ты лишь
Меч мой, мой доспех. Удар принять и нанести - моя судьба,
Мой долг и право. Будь же светочем мне, боже, и порок мой
Свету дня предай, огню! Чудны пути твои, о боже:
Сильный дух влагаешь в слабые сердца. Но есть ли тело,
Чтоб сильнее было духа или равной духу силой
Обладало? Нет, всегда душа сильнее будет плоти,
Но дитя слабо и телом, и душою! Боже, грех ли,
Если чадо мать, не знавшая ни ласки ни защиты,
Учит силе, учит страху? Грех ли этому ребёнку
Нежность, близость и покой найти в себе, в усладе плоти?
Если так, прости мне, боже, что столь рано грешность тела
Я познал и много лет не понимал, что вытворяю:
Тело требовало ласки, сердце - близости, а разум -
Вожделенного покоя. Но душа как будто знала,
Укоряя плоть стыдом, терзая ум и сердце страхом.
Я взрослел и, вскоре, к женщинам влеченье пробудилось.
Верно к девочкам, ведь сам был лишь мальчишкой несмышлёным.
Их касаясь в детских играх, ощущал покой, но трепет.
Звал любовию сие, ибо в груди терзался болью,
Расставаясь всякий раз, всего на миг или навечно.
Может так, и может это от греха меня хранило,
Ибо, матерью воспитанный мужчиной быть, какого
Не имела, я, влюбляясь всякий раз, желал быть преданным
И верным, быть защитой, быть отцом, возможно, видя в каждой -
Матери частичку. Но для юных вертихвосток всё - игра:
Поняв намеренья мои, они немедленно прощались,
Я же вновь, во власти похоти, пускался за кумиром.
Лишь однажды плоть взяла своё в борьбе с умом и сердцем.
Познакомился однажды я с особой, кто судьбою,
Только ныне понимаю, мне напомнила о матушке,
А может быть меня. И, может, в этот раз, напротив, тело
Сердцу подчинялось, ибо ради этой девы был готов
На дерзкий подвиг, на безумство, что угодно. Как и я,
Она желала ласки, близости, тепла и, окрылённый,
Я внимал её капризам, я служил и угождал, и лишь
Сильнее прилеплялся к ней душою. Я признался ей,
Открылся для удара и, конечно, был немедленно
Сражён её отказом. Я желаю ей добра. Возможно,
Где-то в глубине, доселе тлеет уголёк былой любви,
Забытый, тусклый, ненавистный, только мой. Пускай он тлеет,
Боже, пусть себе живёт - любовь, какой бы ни была, она -
Священна. После этого несчастья отношений с полом
Слабым я бежал, и только мысленная похоть мою плоть
И мой рассудок не щадила. Но, однажды, повстречал я
Существо совсем иное: молода, умна, прекрасна.
Но не этим покорила моё сердце, плоть и душу,
Но уменьем видеть равного во мне, быть может, друга
Или брата. Я, впервые, не владеть желал, но рядом быть
Всегда. Судьба свела нас ненадолго, но, лишь дни спустя,
Я был во власти чувств и, будто трепетный юнец, просил
Руки её и сердца. И она, как верно знаешь, боже,
Молвила согласие. Но я тогда не знал, и был польщён
И удивлён. Она - твой дар мне, я уверен, может ангел
Во плоти, и не ласкали твердь земную стопы лучшей,
Чем она. И тем больнее понимать, что хворь - порок мой
Не исчез: всё так же плоть желает плоти, очи алчут,
Измышляет скверность разум. От чего такие мысли,
Неужели, без тебя мы - только звери, неужели,
Без тебя мы - только разум, только тело, но с тобою
Мы - душа, и всей греховности исток - твоё отсутствие
В сердцах, твоё отсутствие в умах? Раз так, прости мне, боже,
Этот мой порок, бо ты моим владеешь сердцем без конца,
Но мой рассудок не всегда твой верный раб, и в эти дни
Как будто свет повсюду меркнет. Я блуждаю в этом мраке,
Как в лесу заблудший отрок. Ни домой пути, ни к цели
Он не знает, тьма сгущается, и бестия выходит.
Имя зверя мне известно, хоть личин имеет много.
Речь конечно же о страхе. Каждый свой под сердцем носит.
Мой - что явной станет немощь моих плоти и ума. Но плоть,
По истине своей, слаба, и разум тоже слаб и, если
Немощь всё ж берёт над телом верх - быть может хворь, или иной
Недуг телесный, или разум мне не служит доброй службы,
Я солгать могу, иль вовсе уподоблюсь дикой твари,
Угодившей в пасть железную капкана. Одинокая,
Скулит лежит, но стоит подойти, начнёт яриться, грозно
Рыкать и бросаться, видя недругов в обоих: в леснике
И в живодёре. В самом деле, без тебя в уме и в сердце
Я не более, чем зверь, а зверь лишь силу понимает,
Сам живет одной лишь силой, всюду видит лишь врагов. От тех
Кто силою сияет, он бежит или ярится, слабых
Жаждет изничтожить. Так и я, завидев слабость, иль порок
В жене ли, в детях, огрызаюсь, поучаю, верно в страхе
Усмотреть свои изъяны в их проступках. С незнакомцами
Иначе обхожусь: пред тем кто силой превосходит меня -
Гадом пресмыкаюсь или, хвост поджав, бегу, желая скрыть
Свою убогость, без конца свои достоинства верстая
С их - чужими. Тех, кто кажется слабее силой тела
Или духа, презираю, свысока веду беседы,
Чаще просто избегаю, будто грязь или заразу.
Даже в хлопотах житейских гнев находит свою жертву:
Я гневлюсь, когда не ладится работа или замыслы,
Что в сердце обращал, внезапно, следуют иным путём,
Твоим, отец, не тем, что я означил. Не гордыня ли,
О боже, заставляет кровь кипеть, не вера в то ли, что,
На деле слабый плотию и разумом, всесилен я,
Всемудр? И не похоть ли владения, ни жадность ли -
Жестокости исток к родным и близким, нетерпимости
К их немощам и слабостям души, и раболепия,
И трепета пред силой посторонних? Корень многих зол -
Мой страх. Гордыню, жадность, гнев и похоть отпусти мне, отче.
Знаю, каждый страшен, все ужасны, но скажи, источник зла -
Не есть ли зло, исток греха - не есть ли грех? И, значит, грех -
Всего один! Но даже страх мой - не проступок, ибо сам -
Дитя забвенья. Вот мой истинный порок - что забываю,
Что не в силах удержать твою любовь, твой разум в сердце.
О отец, ужели всех отцов удел, чтоб были лики их
Забыты сыновьями? Я не верю, ибо знаю тебя,
Боже, что ты есть, что ты - отец, ты мой творец, что ты со мной,
Всегда и прежде. Ты со мною был во чреве, ты вдохнул
Мне жизнь в уста, ты был со мной, когда, покинувшая мужа,
Мать в мороз ушла, прижав младенца к сердцу, и когда в ночи,
Истерзанную усталью, лишал её я сна. Когда
Мне отчим стал отцом, и в день рождения сестры, улыбкой
Матери и розгами отца, когда в первые полюбил,
Когда я змей ловил в ущельях и с ветвей высоких падал.
Отчий дом когда оставил, чтоб вовеки не вернуться,
И когда руки и сердца у избранницы просил я,
Предлагая мир взамен. Со мной ты первенца держал, ты - свет,
Приведший вновь к тебе. Я ныне твой, я твой навек. Так будь же,
Отче, ты со мною, ныне, впредь и навсегда, и буду я.
Не забывай меня, отец, и я, вовеки, не забуду!"
