Немедля, едкие курения в глаза ему впились
И отравили в лёгких дух. Борясь с удушьем, сделал шаг,
И пред собой домовладыку вождь сквозь слёзы различил.
Пред ним торжественно склонился, сел напротив и спросил:
"Тебе мой первенец знаком? Мой сын ущербен или хвор,
Ведь столько зим он всё дрожит, увидев кровь, почуяв тлен.
Его учу я столько лет, но всё без толку - дай совет,
Как быть мне с отпрыском никчёмным? Ропщет племя: дескать, вождь
Родил девицу с удом мужеским меж ног. Слов не страшусь,
Слова - не яд, боюсь за сына: коль не стопчет его зверь
В пылу охоты этим летом, с ним расправится мой брат,
Ведь всюду немочь истребляет." Вождь закончил говорить
И протянул шаману плату. В мягкой коже кошеля
Ракушки тихо зазвенели, и ответил чародей:
"Столь скоро судишь о грядущем, не изведав тайных троп.
Но ты явился за советом, и мой долг тебя учить.
Сын - отражение отца, и, в очи отпрыска взглянув,
Себя узришь в их глубине. Но кто ты, если не мальчишка,
Что, загнав с отцом добычу, трепетал, когда тот сердце
Из груди звериной вынул и пожрал ещё горячим?"
Вспомнив юность, вождь смутился, но одобрил мудрость лет. Затем
Нахмурился и молвил: "Много лун беру жену: кровавой -
Силой брал, и чистой, тоже дочерью не раз овладевал,
Но ни одна не понесла. И вот, за мужеский мой труд,
Наградой стал один щенок, тогда как брат мой молодой,
Что ни зима - рождает сына! Может брата умертвить
В честном бою или коварством, его жён и дочерей
Себе забрать и овладеть, а сыновей скормить зверью?"
Закончил муж и мзду платил, и ждал ответа, замерев.
И так сказал ему шаман: "Огонь вражды не распаляй,
В тебе, не в женщинах, порок, твоя судьба виднее предкам:
Волей их зачахло семя, но не зри в сём наказанья,
Кражей силы не зови. Вберут заботу и ученье
Двое паче пятерых. Над тем, что есть - трудись усердно,
Чтобы сын твой пятикратно был умнее и ловчее
Брата младшего юнцов. А дочь отдай другому мужу:
Пусть тому родит сынов, кто сеет щедрою рукою."
Вождь иных желал ответов, но совету покорился,
Ибо тяготы важнее его разум бременили:
"Год за годом наблюдаю: зверь, что кормит нас, мельчает,
Поредели их стада, и стали долее охоты,
И луга укрыли травы - пища зверю, нам отрава.
Этим летом принесли мы только молодь скудных мехом,
Тощих жиром, хилых мясом, и зима, что алчет жертвы,
Ныне многих заберёт. Ответь, что ждёт грядущим летом:
Сгинет кто, а кто восстанет, и кому должны молиться?"
Плату взяв, колдун ответил: "Наша жадность сердит зверя.
Голод наш неутолимый, но нам путь укажут предки
В тайных знаменьях вокруг. Ты видел рощу недалече?
Там бросали мертвечину, плод, что черви источили.
Там была лишь пустота, теперь - листвы густой прохлада.
Тот курган, что ты юнцом сложил над грудью бездыханной,
Ныне - холм, поросший мёдом, всякой ягодой богатый.
Посмотри: щедра земля и, может быть, настало время
Взор отринуть от копья, воспеть в земле живое семя?"
Вождь мгновение молчал, затем сказал, понизив голос:
"Из-за гор тревожна весть: народ, невиданный дотоле,
Там пустил недавно корни. Их число меня тревожит,
Что, прознав про наше племя, лишь щенки их возмужают,
Смертоносные, нагрянут жён пленить, мужей губить, детей,
От мала до велика, предавать огню и зверю. Молви,
Что об нашей участи несчастной тебе предки говорят?"
Шаман от платы уклонился, долго слушал тишину,
Затем ответствовал вождю: "Шептал мне ветер, пел ручей,
Что тот, в ком зло подозреваешь, верный друг и кровный брат.
Ты говоришь желают женщин, жаждут брать и убивать,
Но не желаешь ли того же: размножаться, выживать?
Мне духи молвят о союзе, разлучённых племенах,
И об единственном народе, не о брани и костях."
