Прежде всего, речь идет о публикации сказки, которая была осуществлена В.А. Жуковским в девятом томе посмертного собрания сочинений А.С. Пушкина в 1841 году. Совершенно ясно, что по цензурным условиям (думаю, что творческие проблемы были для Жуковского на втором плане) эта сказка, в которой в не вполне ожидаемом виде представало духовное лицо, напечатана быть не могла. И, собственно говоря, вариант Жуковского – это вариант вынужденный. Примерно так же Жуковский поступил для того, чтобы можно было напечатать петербургскую повесть «Медный всадник» – там тоже были изъятия и правка. И уж конечно, когда Жуковский правил «Медного всадника» и когда он правил «Сказку о попе и работнике его Балде», он не думал вступать в творческое соревнование с Пушкиным. Он исходил не из того, что Пушкин по тем или иным причинам решил испортить русский литературный язык, и не из того, что подготовка собрания сочинений покойного друга требует какого-то соревновательного момента, а просто из того, что есть определенные цензурные препятствия, и их нужно обойти. Вопросы творческие для него были при этом второстепенными.
В републикации варианта Жуковского я лично не вижу ничего плохого. Почему нет? В конце концов, это Пушкин и Жуковский. Да, соавторство, на которое Пушкин явно не рассчитывал, да, оно оказалось вынужденным. Другое дело, как это сейчас напечатано и как это можно печатать?
С моей точки зрения, если печатается редакция Жуковского, то об этом необходимо сообщить в самом издании: у нас нет никаких сомнений в аутентичности пушкинского текста и нет никаких сомнений в том, что правка 1841 года – это именно правка Жуковского.
Теперь что касается ценности текста. Как ее понимать? Если ценностью для нас является прежде всего аутентичность текста, и мы по тем или иным причинам не склонны придавать особого значения его идеологической нагрузке, которую, впрочем, надо обсуждать отдельно – это сложный текст, и он вряд ли может быть сведен к каким-то прямолинейным интерпретациям, например, к некоторым интерпретациям советского времени, согласно которым Александру Сергеевичу просто захотелось написать, так сказать, антиклерикальную вещь (я думаю, что реальность значительно сложнее) – так вот, если мы считаем ценным именно исходный, подлинный, авторский текст, то тогда, конечно, мы должны печатать именно его. Если же речь идет об эстетических оценках – это дело вкуса, индивидуальных представлений о границах допустимого/недопустимого. Но мне трудно себе представить человека, которого сейчас может шокировать Пушкин. Вряд ли эта сказка входит в ряд тех произведений, которые могут нанести сугубый урон душевному здоровью. Другое дело, что ее надо уметь читать. Сказки Пушкина – вообще тексты в значительной мере закрытые. Они сложны. И боюсь, что очень мало адекватных прочтений этих вещей существует на сегодняшний день.
Есть еще одна проблема: на протяжении долгого времени Россия читала именно редакцию Жуковского, которая многократно перепечатывалась и после того, как в 1880-е гг. П.А. Ефремов и П.О. Морозов восстановили пушкинский текст. Эта редакция стала культурным фактом, она цитировалась, интерпретировалась, осмыслялась критиками, публицистами, литераторами.
Так или иначе, я не очень понимаю, почему вокруг этого издания возникла такая шумиха. Я посмотрел то, что печатается в Интернете: диапазон оценок исключительно широк – от благодушного равнодушия до неподдельной ярости. Была и такая постановка вопроса: мы возвращаемся к реалиям 1840-х гг., в эпоху Николаевской реакции, когда не могли печатать Пушкина в его подлинном виде. Я думаю, что пока все не так страшно, и весь вопрос для меня заключается не в информационном поводе для каких-то журналистских сюжетов, а просто в том, как это напечатано. Если есть указание на то, что печатается именно редакция Жуковского, этого достаточно, почему нет?
Считаю вполне допустимым знакомство школьников с обоими вариантами, но при этом, разумеется, им следует объяснить, что есть редакция пушкинская, подлинная, авторская, а есть вынужденная цензурная редакция Жуковского.
|